Фотография

Перепелку-самку надо было поймать силками такую, чтобы она лучше всех подзывала самца, а самца поймать сетью самого голосистого. Соловья молодого надо было кормить муравьиными яичками, чтобы потом пел лучше всех. А поди-ка найди такой муравейник да ухитрись набить мешок этими яйцами, а потом отманить муравьев на ветки от своих драгоценных яичек.
Хозяйство мое было большое, тропы бесчисленные.
Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять - их надо открывать и показывать.
Для рыбы нужна чистая вода - будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах разные ценные животные - будем охранять наши леса, степи, горы.
Рыбе - вода, птице - воздух, зверю - лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу - значит охранять родину.

оснитесь! Там такое… — потряс профессора Штейна за плечо ассистент.
Профессор закряхтел и повернулся на другой бок. Ничего «такого» в этой бездарной и бессмысленной экспедиции быть не могло. Ничего, кроме кровожадной мошки, способной, наверное, сожрать за десять минут целую корову. Ничего, кроме комаров размером с откормленную дворнягу, ничего, кроме пота и водки. Да, еще пыль, грязь и камень.
Поперся на старости лет.
— Пшел, — предложил Штейн ассистенту.
— Михаил Семенович! — Тот не сдавался. — Михаил Семенович! Бур провалился! И мы что-то нашли!
Профессор раскрыл глаза. Сквозь брезент палатки просачивались первые лучи восходящего солнца. У изголовья валялась пачка анальгина и граненый стакан. Рядом лежала общая тетрадь с его теоретическими выкладками. Когда экспедиция закончится, он сможет мелко нарезать эти клетчатые листочки, заправить их подсолнечным маслом и сожрать. Зря потраченное время. Потому что, если Штейн посмеет представить свои теории в Академии наук, там научные оппоненты поместят в него эту тетрадь уже своим способом. Ректально.
— Михаил Семенович! — отчаянно протянул ассистент. — Люди всю ночь работали… Вас только в последний момент уже стали будить, когда поняли, что нашли…
— Что нашли? — наконец очнулся профессор.
— Мы не знаем!
Штейн вскинулся, зябко обнял волосатые плечи, выдохнул:
— Ладно. Иди там… Я сейчас. Соберусь…
Неужели они нашли то, за чем ехали в эту идиотскую экспедицию? Экспедицию, из-за которой он поругался с женой. Из-за которой пошел на обострение со своим хроническим простатитом и остеохондрозом… А ведь вроде научились мирно сосуществовать за последние двадцать лет! В экспедицию, из-за которой Штейн после мирной кабинетной работы решился снова выбраться в поле.
И зачем ему это все было?
А затем, что довольно успешный и довольно признанный доктор геолого-минералогических наук, профессор Михаил Семенович Штейн, советский и российский ученый, был совершенно недоволен своим положением. Он шел в науку, чтобы стать великим. Чтобы сдела

по-сыновьи любит свою родную Полтавщину за ее роскошную природу, синюю, как море, степь, щебет жаворонка и расписные сады. Лучшего места на земле для него нет. Здесь его корни, отчий край, над которым витает дух предков. Так воспринимать красоту природы и гармонию может лишь духовно богатый человек! С хлебом в душу всосал он полтавский говор и шутки, делил с трудолюбивыми добрыми земляками печаль и радость, нежную замечтавшуюся песню, полтавские галушки. Часто обращался к этому источнику, чтобы оживить патриотические чувства. Полтавщина была для него рецептором духовно-эмоциональной жизни, крылом, правдой, жизнью.

У каждого из нас есть своя маленькая Родина. Для меня - это вечно юное Тернополье. О его стены ломали свои сабли турки, пытались поработить поляки. И выстоял мой край, так как живет в нем эхо казацких дум, вдохновляет трудолюбивых и национально сознательных людей вещее Шевченковое слово, шепот Франковых лип и пение несравненной Соломии. А известна ли вам наша духовная Мекка - Зарваница, к которой идут богомольцы не только из Европы, а и далекой Америки? Чудотворная Богородица оберегает мою родину. Меня привлекает красота моих родных мест. Хотя нет у нас степей бескрайних, но есть замечательные поля, которые летом колосятся буйными волнами хлебов и зелеными коврами свекл, есть вишневые сады и парки, невысокие горы и нарядные леса...

"Может, где-то земля есть лучшая и высшая, а над ней — небо золотое, а мне наилучшая та, где вишня мамина цветет". И это воистину так. Хоть медленно, но уверенно ступает жизнь по моей Тернопольщине. Несет она прошлую славу в грядущие века, новейшей красотой окрыляет ее, богатеет волей и добром. Это наш маленький рай на земле, и он будет со мной всегда, где бы я не ступала.

Над рекою Цной камыши шумят.
В небе над рекой журавли летят.
Край Тамбовский мой! Родина моя!
Взглядом не объять в золоте поля.

По весне цветёт яблоневый сад.
В воздухе твоём - сладкий аромат.
Край Тамбовский мой - сёла, города.
Сердцу дорога Родина моя!

Где б я ни была, всюду ты со мной,
Вековая Русь с голубою Цной!
Сердце от любви радостно стучит,
Это речка Цна вдаль меня манит.

Ты в душе моей, край Тамбовский мой!
В крике журавлей над рекою Цной.
В шёпоте листвы, в трелях соловья...
Край Тамбовский мой! Родина моя!

Ритуал «Отбой» мы не делали достоянием общественности. Он был интимен и принадлежал только тем, кто проживал в комнате. По сути, его исполнение было сродни масонским традициям. Знание его и владение им было нашей тайной, он был одним из кирпичиков нашего братства. И поэтому ритуал этот выполнялся за закрытой дверью.

Будучи молодыми и беззаботными мы в большинстве своем не страдали педантизмом и ради общего вполне могли упустить частности. По этим причинам такая часть ритуала как «закрывание дверей» нередко не соблюдалась. И вот однажды дверь приоткрылась в ту самую минуту, когда воздух был набран в грудь, животы втянуты, лица окаменели, а из репродуктора, висящего под самым потолком, раздались начальные звуки советского гимна.

В проеме двери, освещенном блеклым коридорным светом, появилась знакомая фигура дежурного куратора. Были такие обязанности в среде наших преподавателей, пекущихся о чести и достоинстве студентов-филологов, проживающих в общежитии, где на десять девчонок даст бог наскрести одного «вьюношу». Все, кого удавалось наскрести, занимали три-четыре комнаты в четырехэтажном здании. И вот, очевидно оберегая эти невзрачные островки мужского царства, случайно заплывшие в океан молодого женского разгула и тоски, наш деканат с настойчивой периодичностью направлял дежурных кураторов из числа кафедральных ассистентов, старших преподавателей и прочего не доцентского и не профессорского состава на вечерне-ночные проверки. Это рвение деканата усиливалось в канун праздников и выходных, особенно тех, на которые выпадала некритическая масса дней рождений, тезоименинств и прочих личных событий. Надо заметить, что о приближении такого рода выходных деканат знал с точностью до минут и комнат, где они планировались. Для этих целей, как в любом достойном общежитии, у нас имелся студенческий совет.